ГУЛЯЯ БОСИКОМ
Так что же, в самом деле, такого нового и необычайного могут дать нам, привычным к обуви, ощущения наших подошв, оставленных вдруг босыми? И если дело тут не ограничивается одним лишь физическим 'удовольствием' или 'неудовольствием', то какое новое понимание может тогда для нас открыться? Для ответа на этот вопрос прежде необходимо сказать, отклонившись от темы, пару слов о самом существе человека в качестве понимающего.
Было бы нелепым занятием 'внутри' открытости производить качественное разделение: это – открытость тому-то, это – другому и т.д. Человек с самого начала вступает в существование как единая открытость множественному существующему, а значит любое существующее, относясь к открытости, относится к человеку одинаково, а именно – как к собирающему. Попросту говоря, любой опыт жизни (как самый поток непосредственного ощущения, переживания, любви, мышления, понимания… так и вся целостность твоей личной судьбы) в одинаковой степени предполагает 'предпосланным' чувство жизни, как самого по себе присутствия в собственном, 'личном' существовании.
Это и есть сама открытость.
Уже сам факт 'трансцендентальной' единственности себя фактически 'гарантирует' для человека единство всего мира. Любое же 'частное' ощущение или переживание, вливаясь в открытость, обладает способностью поставить человека – 'рефлексивно' – перед лицом этого единства 'всего' и дать новый импульс к самоощущению единственности самой возможности открывать. Широта и однородность открытости всецело определяются интенсивностью присущего человеку ощущения себя как себя, ощущения неповторимости и, я бы даже сказал, праздничности своего обнаружения в своём существовании. Или, говоря иначе, – всё возобновляющегося самоцентрирования всего своего опыта, собирания себя в себе. Непосредственное чувство себя тогда, получается, как бы ставит себе на службу любое действие, способное объективировать эту непосредственность, т.е. способное в некотором роде стать её 'отражённым', 'объективированным' символом.
И если человек, разувшись, ступает босиком по траве или по песку, по тёплой земле, по асфальту, – так я это ощущаю, – то каждый его шаг, можно сказать, подтверждает перед ним, а точнее даже раскрывает для него в ощущениях его босых ног само его присутствие в собственном существовании. Причём это уже не просто сумма каких-то осязательных ощущений или чисто физиологическое удовольствие, протекающие как бы 'сами по себе', вне 'всего прочего', а именно – в 'обратном склонении' – само чувство себя, как ощущающего все эти 'физические' ощущения.
Осязание открытыми подошвами делается для человека символом той открытости, о которой велась речь. Босиком поэтому хочется ходить отнюдь не ради чисто физиологического удовольствия от притока свежих ощущений, и тем более не ради какой- нибудь абстрактной 'цели', например закаливания, а лишь затем, чтобы, просто гуляя босиком, в этих непривычных ощущениях лишний раз интенсифицировать чувство себя и своего бытия, то есть испытать в них новую открытость своему присутствию в мире и даже как бы овладеть этой открытостью, насыщая её вновь и вновь каждым босым шагом.
Чисто эмпирическое освобождение ног от обуви сублимируется к освобождению в этих ощущениях себя к открытости. Ходить босиком, рефлексивно апперципируя это подобным образом – значит интенсифицировать в этот момент своё бытие как таковое, включаясь в движение близости к бытию, и притом бытию собой.
А тебе ведь это беспричинное торжество, праздник любого 'теперь' сия секунды: быть!
1 мая 1993 г.